a:2:{s:4:"TEXT";s:65534:"a:2:{s:4:"TEXT";s:65535:"a:2:{s:4:"TEXT";s:65753:"
31.05
«Самой холодной зимой я узнал, что внутри меня – непобедимое лето».
Альбер Камю
Я услышала эти слова в ноябре, когда всё, казалось, застыло. Даже воздух. Он словно сгустился и стал осязаемым, как бы стараясь остановиться. Осенью всё замирает. И сердце бьётся медленнее и медленнее.
Я родилась зимой, но, как ни странно, в душе моей – всегда лето. Наилучший способ поселить в моём сердце тоску – заставить меня смотреть на чёрные, как земля после дождя, ветви деревьев, на слепящий глаза белый снег. И на небо. Жёсткое и тяжёлое. Оно бывает почти такого же цвета, как в мае, но не рассеивается лёгкой дымкой, а словно собирается рухнуть прямо на тебя. В те дни, когда появляется нежданный гость – солнце, небо напоминает улыбку человека, который изо всех сил сдерживает слёзы. А когда солнце чувствует себя увереннее и беззастенчиво разглядывает мир с высоты, у меня начинают болеть глаза. И тогда мама занавешивает окна и приносит специальные лампы, чтобы мне было легче. И я коротаю время, словно принцесса в башне. Даже чтение – одно из немногих моих утешений – в эти дни мне недоступно. Забежит иногда младший братишка рассказать, что снег сегодня хрустит как сахар, и что в садике он лепил снеговика. Заглянет моя старшая сестра, чтобы отвлечь меня от грустных мыслей, развеселить какой-нибудь историей. Папа, придя с работы, с готовностью ответит на мои бесчисленные вопросы. А потом приходит мама…
Мама – это мои глаза. Она никогда не устаёт рассказывать мне, какого цвета трава, как выглядят мои любимые цветы жасмина и что можно увидеть на дне реки. Мама не может дать мне волшебную таблетку, которая бы вылечила мою болезнь. Но она научила меня рисовать всё, что я не могу увидеть, в своём воображении. «Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь», - часто повторяет она слова Антуана де Сент-Экзюпери. А самое главное, мама научила меня верить. Верить в Того, Кто может исцелить меня. И в то, что это когда-нибудь произойдёт.
01.06
«Моё любимое время года — июнь, начало лета. Когда всё ещё впереди. Так и надо жить, не оборачиваясь. И верить, что впереди всё лето, а позади вся зима».
Рэй Брэдбери
Первое июня – особенный день. Для нас, детей, это один из самых радостных дней в году. Мы празднуем начало лета – для всех нас это время, когда, словно сказочная птица Феникс, мы возрождаемся и вновь начинаем дышать полной грудью. Один великий писатель сказал: «С первым осенним холодком жизнь начнётся сначала». Но для меня жизнь начинается с первым лучиком летнего солнца. Почему я не бегу, не прячусь от него? Почему не больно моим глазам? Наверное, потому, что не больно моей душе.
В этот день, сколько я себя помню, никогда не бывает плохой погоды. И мы отправляемся на остров Кличен – именно здесь когда-то началась история нашего городка. Мы играем во все игры, которые только можно придумать, устраиваем пикник и бродим по лесу, кажущемуся большим добрым другом и защитником. Именно в такие моменты я особенно остро ощущаю, что семья – это не просто люди. Это часть твоего сердца.
Сегодня за ужином папа сказал, что они с мамой подготовили нам сюрприз – поездку в Санкт-Петербург. Милый, волшебный, чудесный город, о котором я столько читала, но никогда не видела. Трудно описать ту бурю эмоций, какую я испытала в тот момент! Даже сейчас, когда моя дрожащая рука выводит эти строки, сердце не перестаёт биться с бешеной скоростью, словно поторапливает меня: «Скорее! Быстрее!» Дай Бог каждому испытать такую радость в своей жизни!
05.06
«Мир — это книга, и те, кто не путешествуют, читали только одну ее страницу».
Святой Августин Аврелий
Никогда бы не подумала, что творение рук человеческих может нестись со скоростью выпущенной на свободу птицы. Мчаться, рассекая воздух и заставляя диких животных вздрагивать от испуга и неожиданности. Стремясь в невидимую даль, далёкую и прекрасную, лететь, расправив крылья. Как весенняя ласточка. Странно, но именно так и называется наш поезд.
После четырёх часов тряски в пригородной электричке мы наконец очутились в скоростном поезде. Маленький Егорка решил времени даром не терять и принялся деловито исследовать спинку сиденья с откидным столиком. Мы же с Аней, моей старшей сестрой, устроились у окна и стали жадно рассматривать местную природу, ибо за час, проведённый на местном вокзале в ожидании «ласточки», мы смогли лишь насладиться видом грязной клетчатой плитки на полу да полюбоваться свежевыбеленными стенами с большими зарешеченными окнами.
А посмотреть действительно есть на что! В окнах электрички бескрайние лесные просторы изредка перемежались полянами и ветхими деревянными домиками. Здесь же причудливые каменные дома оттеняет молодая, свежая, недавно появившаяся на свет трава. И хотя Аня говорит, что по цвету она напоминает только что распустившиеся весной листья деревьев, мне она кажется похожей на лучики солнца.
Но вот поезд как будто слегка дрогнул, покачнулся, а затем, словно расправив крылья, сдвинулся с места. Всё быстрее и быстрее мчится он в неведомую, чудесную страну. И наконец табло показывает сумасшедшую, нечеловеческую скорость: 150. Даже ковёр-самолёт меркнет рядом с быстрокрылой ласточкой.
Мы с сестрой сидим рядом, крепко обнявшись, и смотрим в окно. Прощальные лучи жаркого летнего солнца ласково улыбаются всему живому и неживому; даже пни, кажется, готовы зацвести от счастья. Но всего удивительнее небо: высокое, бескрайнее, оно словно разлиновано чьей-то дрожащей рукой. У самой земли небо робкое и нежное (Аня говорит – голубое; такого же цвета лепестки незабудки). Чуть выше оно растворяется, расплывается и обретает цвет, который сестра называет розовым. А вверху, под самым небесным куполом, начинается игра этих двух цветов, их неожиданные чередования, перемежающиеся изредка лёгкими бледными облачками. По краю купол оторочен яркой полосой – огненной – объясняет Аня. Наверное, так и есть...
– Дуся, ты знаешь… В такие моменты, когда на небо кто-то разлил баночки с краской, жизнь кажется невероятно прекрасной. И этот закат, пусть даже это лебединая песнь солнца – не конец, а начало чего-то нового. Удивительного и прекрасного, – говорит мне сестра.
– Да, так оно и есть, – шепчу я в ответ.
06.06
«Объясняйте это как хотите, но в Петербурге есть эта загадка — он действительно влияет на твою душу, формирует её. Человека, там выросшего или, по крайней мере, проведшего там свою молодость, — его с другими людьми, как мне кажется, трудно спутать».
И. Бродский
Санкт-Петербург – город особенный. Он поражает своим богатством и великолепием, но в то же время кажется таким родным и знакомым. Наверное, невозможно не любить это место, вскормленное холодным северным морем и воспетое многими поколениями, ведь каждый находит здесь что-то неуловимо для себя близкое.
Вчера вечером, по прибытии, мы почти не успели рассмотреть Северную столицу, но сразу почувствовали, что это путешествие будет очень необычным. Утром меня разбудил брат.
– Что такое, Егорик? – бормочу я, ничего не соображая спросонья.
– Дуся, пойдём, пойдём скорей! Там небо серое-серое! – взволнованно шепчет братишка.
– Какое небо? Где? – спрашиваю я.
– За окном. Я посмотрел, а оно серое и без облаков, – отвечает Егор.
Во мне поднимается волна раздражения. У меня всё серое, только это я и вижу! Но вдруг приходит на выручку проснувшаяся Аня. Она опускается перед братом на корточки и ласково уговаривает его показать, где он такое небо увидел. Егорка подводит нас к окну кухни. И действительно, за стеклом лишь сплошная, серая, уныло тянущаяся даль. Вот так погода, нечего сказать! Отличный день для прогулки!
Однако Аня подходит к окну вплотную, ставит локти на подоконник и напряжённо всматривается в небо, поднимает голову, а затем вдруг радостно смеётся. В недоумении я смотрю на неё, но сестра, словно почувствовав мой взгляд, оборачивается и, улыбаясь, объясняет:
– Это всего лишь стена соседнего дома, выкрашенная в серый цвет. А на небо я посмотрела, оно голубое, как…, – она запнулась. – Даже не знаю, с чем сравнить – и не озёрная вода, и не незабудка; что-то очень радостное и светлое. Так что вы напрасно волновались!
И вот, наконец, позавтракав, мы отправляемся знакомиться с градом Петра Великого, его детищем, его гордостью. Наш отель расположен столь удачно, что, выйдя из ворот, мы сразу очутились на Невском проспекте.
Когда-то по этой улице проезжали экипажи, роскошные и не очень, по тротуарам шагали бравые офицеры и чинно выступали красивые, нарядные барышни; бегали уличные мальчишки, спешили на службу чиновники, проходили разносчики и торговцы. Но в один холодный февральский день жизнь этого уютного мирка была разрушена. Навсегда. Сотни тысяч людей, почему-то кричащих и недовольных, держа в руках плакаты и транспаранты, вступили на главную улицу страны. И исчезли, растворились, словно дым, барышни, офицеры и разносчики – ветер сдул стоящие на подоконнике картонные фигурки.
Сегодня здесь уже нет ни элегантных экипажей, ни советских «Москвичей». Только множество туристов, иностранцев, петербуржцев и разноцветных машин заполняют Невский. Но от мостов, украшенных лепниной, от старинных домов с балконами и арочными окнами, от колонн, на которые опираются потрясающей красоты дворцы, исходит тонкое, неуловимое веяние старины.
Наше знакомство с этим удивительным городом началось с посещения Казанского собора. Никогда я не видела таких храмов. В первую минуту я даже боялась заблудиться – настолько собор мне показался огромным. Несмотря на то, что и пол, и купол, и бесчисленные колонны храма сделаны из тёмного мрамора, здесь удивительно хорошо и светло.
Стоя в очереди к иконе Казанской Божией Матери, я задумалась о том, что же привело сюда всех этих людей, стоящих рядом со мной. О чём они молятся? Чего просят? У кого-то, наверное, случилось несчастье. Неподалёку женщина в тёмном платье опустилась на колени, и, сжимая руки, шепчет что-то бескровными губами. Лицо у неё осунувшееся, измождённое, под глазами – тёмные круги, а ведь она, вероятно, ещё молода. Странно, но она не плачет. Нет, не странно. Страшно. Страшно, когда женщина не может плакать. У девушки, стоящей впереди нас, на лице написаны радость и облегчение – каждая складочка кожи излучает свет. Она, видимо, пришла поблагодарить Бога. Я оглядываюсь на Аню – напряжённую, задумчивую. Сестра нередко бывает такой, но сейчас её серьёзность обрела строгую, недетскую форму. О чём она думает?
Такие разные люди! Но всех их объединяет одно: Вера.
Подошла и моя очередь. Поднимаюсь к иконе и осторожно прикасаюсь к слегка затуманенному стеклу губами. Какая-то неведомая сила охватывает меня, и, задыхаясь от волнения, я прошу: «Господи, спаси и сохрани моих близких!». И, немного подумав, прибавляю: «И помоги мне увидеть этот мир во всех его красках!».07.06
«У каждого есть такие места, забыть о которых невозможно, хотя бы потому, что там воздух помнит твоё счастливое дыхание...»
Эрих Мария Ремарк
О том, что Санкт-Петербург – это город рек и каналов – «Северная Венеция» – я слышала неоднократно. Но сегодня, когда путь к храму Спаса на Крови нам указывала ленточка канала Грибоедова, я лично в этом убедилась.
Изначально предполагалось, что мы, как приличные и воспитанные дети, будем спокойно идти по тротуару и рассматривать старинные дома. Но, разумеется, всех нас – и почти взрослую Аню (семнадцать лет – возраст солидный), и шестилетнего Егора, и меня, вкушающую, несмотря ни на что, прелесть жизни четырнадцатилетнего подростка – потянуло к берегам канала. Где же мы ещё увидим, как прямо посередине улицы плещется вода, сдерживаемая гранитными берегами?
Храм, словно, игрушка, возвышался над набережной. И если Казанский собор – торжественный, даже строгий, то храм Спаса на Крови – нарядный и радостный. А каким ещё может быть храм Воскресения Христова? Странно, что такой праздничный собор построен на месте, где был смертельно ранен император Александр Второй. Собор-памятник, наверное, должен быть мрачным и строгим. Но, очевидно, зодчие понимали, что холодное каменное напоминание о человеке ничего не стоит и не значит. И потому создали это светлое чудо, каждым своим кирпичиком, каждым кусочком мозаики говорящее о том, что бессмертную человеческую душу не убить, не уничтожить.
– Аня, – говорю я, – а какого цвета этот храм?
– Красного, – отвечает сестра, не отрывая взгляда от разноцветных куполов
Красного. Быть может, это всё же напоминание о пролитой здесь крови. Но, так или иначе, собор Воскресения Христова – символ того, что жизнь и свет восторжествуют над смертью.
Этот храм гораздо меньше Казанского собора, однако в роскоши внутреннего убранства он ему не уступает. И, странное дело, несмотря на обилие мрамора, гранита и ещё десятка видов камней, здесь очень уютно.
Экскурсовод, молодая женщина с сияющими от удовольствия глазами, начинает повесть о непростой судьбе храма. Мы подходим к одной из его стен. Там, в небольшой часовне из тёмного камня, стоит кованая железная решётка. Брат в недоумении смотрит на меня: что уж в ней такого особенного? А экскурсовод простыми, и оттого, наверное, самыми трогательными словами, рассказывает, что именно за эту решётку держался раненый император. Раненый! Мне кажется, я ясно вижу и искажённое от боли лицо государя, и его дрожащую руку, изо всех сил сжимающую решётку. И кровь, стекающую на мостовую…
Следом мы останавливаемся у одной из колонн, поддерживающих купол собора.
– Обратите внимание на камень, из которого выполнено основание колонны, – призывает экскурсовод. – Он кажется просто чёрным, не так ли? Но, пожалуйста, посветите на него фонариком.
Я быстро достаю телефон, направляю появившуюся струю света на плиту. И не верю своим глазам: в тёмной глубине появились светлые огоньки!
– Название этого удивительного камня – чёрный авантюрин, – объясняет экскурсовод. – Из-за этого необычного свойства его часто применяют в изготовлении ювелирных изделий.
Но вот удивительная женщина перевернула страницу этой пронзительной повести и начала рассказывать о мозаике, украшающей стены храма.
Мозаичные панно в храме – не просто украшение. Они, словно прожекторы, освещают и его, и сердца всех, кто приходит сюда. Чьи-то искусные и терпеливые пальцы создали из тысяч кусочков стекла удивительные картины, на которых запечатлены библейские сюжеты. Прямо передо мной – панно, посвящённое Рождеству Христову. Над ним – Крещение Господне. Как чётко всё выполнено, как точно переданы выражения лиц! Чуть поодаль – изображения святых апостолов. Но особенно меня поразило «Воскрешение Лазаря». Я с детства люблю эту историю, и, запечатленная в мозаичном панно, она особенно трогательна, ярка и выразительна. Как будто кто-то использовал волшебную кисть, умеющую передавать человеческие чувства – у каждого участника картины своё, неповторимое выражение лица.
Иногда после того, как впервые увидишь какую-нибудь картину или памятник архитектуры, услышишь песню, или прочтёшь стихотворение, появляется невероятное чувство тепла и домашнего уюта. Кажется, что ты знаком с этими произведениями уже много лет. Какая-то из струн твоей души оказывается задета, и, колеблясь, она сбивает дыхание и наворачивает на глаза слёзы. Именно в таком состоянии и нашёл меня папа перед панно «Воскрешение Лазаря».
– Дуся, я хочу показать тебе кое-что, – говорит папа, ведя меня в центр храма. – Посмотри наверх.
Я поднимаю голову, и мой взгляд упирается в купол собора. На нём – благословляющий Христос, изображение Которого тоже набрано из мозаики. Желала бы я со всей яркостью и искренностью описать эту картину, но не могу найти нужных слов. «Удивительно, красиво, трогательно» – просто жалкими кажутся эти эпитеты.
– Во время войны, – рассказывает папа, – в купол собора угодила бомба. Угодила и застряла, не разорвалась. Почти полвека пролежала она там, и взрыв мог грянуть в любую минуту. Но по милости Божией этого не случилось. В конце прошлого века её решили достать. Это тяжёлое и опасное поручение возложили на одного сапёра. Все понимали, что жизнь его могла оборваться в любую минуту, и надеялись на помощь Божию. Снаряд был благополучно извлечён, а с сапёром ничего не случилось. Велики и чудны дела Твои, Господи! – заканчивает свой рассказ папа.
Покидая храм Спаса на Крови, я не просто переступаю порог каменного сооружения. Я прощаюсь с ним как с живым другом, с человеком. Вспоминаю роман Виктора Гюго “Собор Парижской Богоматери”, где Нотр-Дам-де-Пари стал одним из действующих лиц. Жизнь храма Спаса на Крови была нелёгкая. Но он выстоял. И я мысленно даю себе обещание – всегда возвращаться в это удивительное место.
08.06
«Книги – только одно из вместилищ, где мы храним то, что боимся забыть. В них нет никакой тайны, никакого волшебства. Волшебство лишь в том, что они говорят, в том, как они сшивают лоскутки вселенной в единое целое.»
Рэй Брэдбери
Любовь к книгам – это у нас семейное. Не знаю, передаётся ли она по наследству или нет, но не читать для всех нас так же странно, как ни с того ни с сего перестать дышать.
Мама рассказывала, как, маленькая, Аня требовала, чтобы кто-то круглые сутки сидел возле неё и читал книжки. Но, конечно, у мамы с папой такой возможности не было. И сестра, разозлившись, объявила войну. Для начала она подняла страшный рёв, потом, когда родители ушли на работу, а бабушка принялась убираться, стирать и гладить, взяла тоненькую книжку с детскими стихами Маршака, которые знала наизусть, и стала по буквам собирать знакомые слова. Так, постепенно, день за днём штудируя книгу, Аня и научилась читать. Сама.
Я же в детстве была необычайно капризным существом и из чистого упрямства отказывалась от еды. Чтобы хоть как-то накормить бунтующего ребёнка, мама с бабушкой по очереди читали мне те самые стихи Маршака, отвлекая меня, а сами в это время ухитрялись впихнуть в капризулю несколько ложек еды. Так и я полюбила литературу, а через несколько лет уговорила папу научить меня читать. Что же касается Егора, то вы, наверное, уже поняли: у него просто не оставалось выбора.
…«”Буквоед” – какое звучное, интересное название!» – думаю я, зацепив левым глазом вывеску. Ослепительной струёй света появилось осознание. Я в растерянности смотрю на огромную витрину, уставленную книгами всевозможных цветов и форматов. Опомнившись, поворачиваюсь к Ане… и смотрю в зеркало. Такой же поражённый взгляд. Из этого состояния нас вывел папин голос:
– Ну что? Заглянем в этот магазинчик?
«Магазинчик» – четыре этажа, на которых уютно устроились тысячи книг – приветливо встречает нас. И мы, вступив в этот Эдем, ищем своего счастья. Яркие большие книжки с картинками привлекли Егорика, как цветок – мотылька. Эскалатор увёз Аню в Царство Лирики, туда, где живут томики стихов Ахматовой, Блока, Пастернака, Бродского, Цветаевой – всё, что нужно сестре для счастья. Я же брожу по этажу художественной прозы.
Как среди тысяч книг найти ту одну, единственную? Право, не знаю. Наверное, не стоит и пытаться всматриваться и вчитываться. Ведь зорко одно лишь сердце.
«Луч?! Как это слово может быть чьим-то именем?» – поражаюсь я.
Вот оно – свершилось. Небольшая фиолетовая книга с золотистым тиснением: «Рэй Брэдбери» – «Марсианские хроники». Забыв обо всём, я перестаю существовать. Не вдыхая, ныряю и погружаюсь с головой в его удивительный мир.
Смутно припоминаю, как мы покинули Эдем и добрались до гостиницы. Я машинально глотала ужин, не вполне сознавая, что именно я ем. Я была там, на Марсе.
Поздно вечером, когда мы с Джонатаном Уильямсом тщетно бродили по красной планете, сталкиваясь с людским равнодушием и шаг за шагом теряя надежду, ко мне подошла мама:
– Дусенька, детка, я хотела с тобой поговорить.
Так… Звучит угрожающе, пожалуй, даже немного страшно. Но почему у мамы такой тихий и нервный голос?
– Дело в том, что завтра мы с тобой записаны на приём к одному известному доктору. Он посмотрит, что можно сделать.
Я медленно закипаю. А мама продолжает:
– Да, ахроматопсия не лечится, и ты сама это знаешь. Но может быть, есть способ хотя бы как-то помочь тебе.
– Мама! – не выдерживаю я. – Пойми, не получится! Все знают, что ничего с этим не поделаешь! Да и не такая уж это большая беда – видеть всё в сером цвете. Слава Богу, я не слепая, не близорукая и не страдаю косоглазием!
Может быть, я бы и была не прочь увидеть мир таким, какой он есть. Но вдруг операция будет неудачной? Да и страшно так менять свою жизнь.
– Но, доченька, разве тебе не хочется увидеть, какая на самом деле трава и какое красивое небо бывает по вечерам? Рассмотреть все питерские здания? Увидеть всю красоту этого мира? – спрашивает мама.
Не хочется? Конечно, хочется! Это мечта! Но за мою недолгую четырнадцатилетнюю жизнь я научилась подавлять в себе это фантастическое желание. И вот опять эта боль. Я никогда не смогу рисовать, водить машину, да и просто любоваться этим миром. Не в силах совладать с собой, я ударяюсь в слёзы.
– Не плачь, Дусенька, не надо! Никакой операции не будет! Не надо, не расстраивайся! – и мама, не выдержав, плачет со мной.
Странно, но слёзы сближают. И вот уже мы вместе, обнявшись, утешаем друг друга.
– Не расстраивайся, мама! Сходим к этому врачу, не плачь! – шепчу я, чувствуя, как дрожат губы.
Вот мы обе успокоились, и мама, перекрестив и поцеловав меня, уходит. После плача уснуть сразу не получается. И, лёжа в кровати, я шепчу: «Господи, помоги!», а слёзы снова тут как тут. В конце концов, измученная, я так и засыпаю, не переставая повторять эти слова.
09.06
«Не падайте духом, а спокойно доверяйтесь воле Божией, и что бы вам ни выпало, переносите все во славу Господа, так как после зимы следует лето, после ночи — день, а после бури — тишина.»
Императрица Александра Фёдоровна.
Главный собор Лавры – бледно-жёлтый, с белыми колоннами. Большой закруглённый купол напоминает собор Святого Петра в Риме, а изящные прямоугольные звонницы, симметрично стоящие по бокам – Нотр-Дам-де-Пари.
Александро-Невская лавра – это чудо. Множество трогательных историй сложились воедино и создали удивительную повесть. Архитектура монастыря – интересная и разнообразная. Но это не главное. Здесь так душевно, тепло, так по-родному хорошо, что и уходить не хочется. Не могу передать словами, какие чувства испытали все мы, едва переступив порог лавры.
Здесь происходят чудеса. О том, что Троицкий собор – нежно-жёлтый, а братский корпус – кирпично-красный, с белыми решётчатыми окнами, мне никто не сказал. Я увидела это сама, своими глазами.
Во главе с экскурсоводом – пожилой женщиной, которая, вероятно, много лет подряд изо дня в день рассказывает об этом удивительном месте, но, несмотря на это, не потеряла любви к своей работе – мы исследовали Феодоровский корпус и его скромный храм, и Митрополичий корпус, приоткрывший для нас завесу истории монастыря. Но Александро-Невскую лавру недостаточно просто понять, узнав о её истории. Её надо чувствовать, ею надо дышать.
Сегодня я, кажется, распалась на две части. Одна Дуся была здесь, на реке Монастырке, слушала рассказы экскурсовода и любовалась архитектурным ансамблем лавры. Другая была где-то далеко. Обычно в таких случаях говорят: «В своих мыслях», «Вся в себе». Но я не могу точно определить своё местоположение в тот момент. Я думала – и не знала, не понимала, о чём.
Завершающим аккордом нашей экскурсии должно было стать посещение Троицкого собора – сердца лавры. Снаружи он не выглядел ни роскошным, ни потрясающим. Но что-то есть в этом идеально круглом куполе, в высоких, до странности прямых звонницах. Несмотря на свою «правильность», храм не строгий и не холодный. В каждом его уголке – дыхание жизни.
Внутри узорчатые своды собора опираются на резные колонны. Но это, пожалуй, единственная роскошь.
При воспоминании о Казанском соборе первым на ум приходит эпитет «торжественный». Храм Спаса на Крови ассоциируется со словом «светлый». А Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры в первую очередь «тёплый». Когда я только переступила его порог, я не подумала о том, что цветовая гамма тоже играет роль в обосновании этого эпитета. А лишь смогла почувствовать, до чего здесь хорошо и уютно, как бы странно это ни звучало.
Здесь экскурсовод покинул нас, и мы оказались предоставлены сами себе. Но было бы странно бесцельно бродить по храму, когда в нескольких десятках метров от тебя покоятся мощи святого князя Александра Невского.
Наверное, не имеет значения, где молиться: дома или в храме, в скромной деревенской церкви или в огромном кафедральном соборе. Искренность и вера – повсюду. Но почему-то в таких местах, где есть великие святыни, сила молитвы удваивается, если не больше. Может быть, потому, что много лет самые разные люди обращались здесь к Богу; даже пол и стены напитаны этой удивительной силой и хранят в себе молитвенное усердие. А может, чудотворные иконы и мощи – напоминание о вере, доказательство для сомневающихся: Бог есть. Так или иначе, здесь невозможно не отдаться молитве полностью.
Опустившись на колени перед ракой с мощами благоверного князя, я не знала, что сказать и о чём молиться. Но здесь и не нужно много слов. Я лишь мысленно повторяла: «Господи, помоги!» и чувствовала, как всё глубже погружаюсь в эти слова. Душевное напряжение нарастало и нарастало…
Всё, что произошло дальше, я помню смутно. Белый луч сначала задел край правого глаза, а потом ослепил, заслонил собой всё, что я видела до этого момента. Стало больно; начала ныть голова, а сердце увеличивалось, заполняя собой внутри всё и вытесняя воздух…
Придя в себя, я обнаружила, что сижу на низких, широких ступеньках храма. Вокруг – встревоженные лица Ани (Какие яркие у неё глаза! Словно небо. Как же называется этот цвет? А, вспомнила. Голубой!), Егорки (волосы у малыша, в общем-то, того же цвета, что и храм, но гораздо светлее и нежнее), папы (У его глаз такой насыщенный, глубокий оттенок – земля после дождя. Коричневый!) и мамы (Её глаза прежние, такие, какими я их помню всю жизнь, того цвета, который прежде единолично правил моим миром – серого. Но теперь видно, какого они тёплого и нежного оттенка). Всматриваюсь вдаль – трава за кладбищенской оградой яркая и сочная. Но какого цвета?
– Мама, – спрашиваю я, – а как называется цвет травы?
– Зелёный, – отвечает она. Она удивлена – я не раз задавала ей прежде этот вопрос и, казалось, прочно усвоила урок.
– Да, да! Зелёный, конечно! – говорю я. – У Егорика тоже глаза немного зелёные, но другого оттенка – продолжаю я, всматриваясь в глаза младшего братишки.
Теперь уже не только у мамы, а у всех вид удивлённый и даже испуганный.
– Дуся, доченька, всё хорошо? Ничего не болит? Как ты себя чувствуешь? – тревожится мама.
– Превосходно. И я теперь всё вижу, мама, всё! Все цвета! – отвечаю я.
По лицам родных видно, что они поражены. Первой приходит в себя Аня.
– Тогда скажи, какого цвета вон то здание, - просит сестра, показывая на Благовещенский храм.
– Розовое, – отвечаю я. – С белыми декоративными элементами.
Память постепенно возвращается ко мне. Так значит, мои молитвы не напрасны! Господь помог мне! Я опускаюсь на колени, прямо здесь, во дворе лавры.
– Господи, спасибо! Благодарю Тебя, Боже! Спасибо Тебе, Господи, слава Тебе! – шепчу я. По щекам, кажется, текут слёзы, но это всё равно, это сейчас не важно.
Не помню, сколько времени провела я в такой позе. В какой-то момент я замечаю, что и Аня, и Егор, и мама с папой тоже стоят на коленях. Понять по губам, какие слова они произносят, трудно, почти невозможно. Но, глядя на их застывшие и вместе с тем живые, наполненные чувством фигуры, было ясно, что они молятся. Наверное, мама и сестра плакали, не помню.
Когда все мы встали с колен, никому не хотелось говорить. Молитва объединяет, и хотя до самых ворот мы не произнесли ни слова, я поняла, нет, скорее почувствовала, что там, перед ракой с мощами, все они молились за меня. Неудержимо захотелось заплакать опять, но что-то не дало.
Первым молчание нарушил папа:
– Мы подходим к надвратной Скорбященской церкви, – сказал он. Потом вопросительно посмотрел на маму и на нас. Все поняли, и дружный кивок был ему ответом.
Мы заходим в эту песочно-жёлтую церковь, поднимаемся по лестнице. И попадаем в светлое помещение с окнами у пола.
«"Всех Скорбящих Радость" – какое точное, удивительное название! – думаю я. – И надо же, чтобы именно сюда, в такой храм, мы попали именно сегодня, в такой день!»
Я снова на коленях – так почему-то молиться легче и проще, получается искреннее. Снова и снова я повторяю те же слова: «Господи, благодарю Тебя! Спасибо, Пресвятая Богородица!» И от напряжения, а может быть, и слёз, различаю перед собой только нежно-синий, как усыпанное звёздами вечернее небо, купол храма.
10.06
«Иногда один день, проведенный в других местах, дает больше, чем десять лет жизни дома.»
Анатоль Франс
Сегодня мы покидаем этот удивительный город. Я провела здесь четыре дня, а кажется, что много-много лет. Наверное, у всех, кто здесь побывал, возникает такое чувство.
Питер – заразен. Он проникает вглубь тебя через кожу и воздух и навеки забирает часть твоего сердца. Он крепко привязывает тебя к себе, заставляя всегда возвращаться. Эта болезнь неизлечима, а такая участь – неизбежна.
Вчера мы были у доктора. Сказать, что он был поражён – ничего не сказать. Проведённые им исследования показали, что в моей сетчатке непостижимым образом появились колбочки, которых мне так недоставало.
– Ничего не понимаю, – разводил он руками. – Ни одного разумного объяснения! Это чудо, истинное чудо!
Мы с мамой смеёмся про себя: «Конечно! А что же ещё? Господь милостив!»
Сидя в уносящей нас «ласточке», я не отрывала взгляд от окна. Те места, по которым мы проезжали всего лишь пять дней назад, стали совсем иными, но и остались такими же. Прежде я не понимала, как много значит цвет. Мне не хватало его, меня задевало, что я не могу видеть то же, что другие. Но только сегодня мне стало ясно, что краски – это наши эмоции, наши чувства. Они выражают то, о чём порой трудно сказать словами. Будь весь мир серым, люди разучились бы радоваться, верить, тосковать, надеяться. И любить.
В электричке я дочитывала «Зелёное утро» – Рэй Брэдбери уже стал близким мне человеком. Моё восхищение Бенджаменом Дрисколлом – главным героем – росло с каждой новой строчкой. Оставаться преданным своей мечте, трудиться ради неё. А главное – верить. Ведь чудеса случаются. Это и есть самое важное.
Погружаясь в эти волшебные, чудесные слова, я думала о том, что теперь я ясно
